Последнее слово

Энни Лейбовиц рассказывает о своей карьере в Rolling Stone

Какой совет вы вы бы хотели дать своему молодому «я»?

Я не думаю, что могла бы дать совет молодой себе, потому что, вероятно, я бы его не послушала.

Как вы связались с Rolling Stone?

Между моим вторым и третьим годами обучения в Институте искусств в Сан-Франциско я отправилась в Израиль, чтобы работать на кибуце, не зная наверняка, вернусь ли я. Мой парень в то время подарил мне подписку на «Rolling Stone», и я читала каждый выпуск от корки до корки. Это были единственные новости, которые я знала про США. Затем я вернулась в институт и отправилась в офис Rolling Stone с фотографиями демонстраций против войны во Вьетнаме и некоторыми фотографиями, которые я сделала в Израиле. Тогда Сан-Франциско был очагом активности. Rolling Stone поместил одну из моих работ на обложку.

После этого вы довольно быстро начали работу в Rolling Stone. Что вы чувствовали?

Это звучит интересно, но никто в институте не думал, что это хорошее занятие. Фотография преподносилась как искусство. Мы не должны ничего продавать. Другие студенты смотрели на меня с презрением. Я чувствовала себя одинокой – очень одинокой. В конечном итоге это напряжение было действительно полезно для работы. Я не была особо амбициозной. Я просто любила фотографию.

Что думала ваша семья об этой первой обложке? Ваш отец был офицером ВВС.

Он никогда ничего не говорил. Хотелось бы, чтобы он был жив, чтобы поговорить с ним об этом сейчас. Мой отец находился на авиабазе Кларк на Филиппинах, где находилась больница, куда они приносили жертв прямо с поля битвы. Моя мать была искушенной богемой, а мой отец был в армии, чтобы зарабатывать на жизнь. У них было шестеро детей, и это было единственное, что он умел делать.

Затем, в Художественном институте, я училась с большим количеством сумасшедших ветеранов Вьетнама. Один из моих однокурсников, который был во Вьетнаме, сказал, что через какое-то время он не мог использовать свое оружие. Его просто побили камнями и сфотографировали. Это было сюрреалистическое и запутанное время.

Кто были вашими героями?

Первыми фотографами, которыми я восхищалась, были [Анри] Картье-Брессон и Роберт Фрэнк. Я помню, как я смотрела на их фотографии и понимала, что значит быть фотографом. Камера предоставляла вам лицензию на выход в мир с определенной целью. Я также смотрела работы фотожурналистов журнала Life.

Из Вьетнама вышли захватывающие фотожурналисты. Картины Ларри Берроуза настолько сильны и нежны, что и сегодня они запечатлены в моем сознании. Со временем я обнаружила, что училась у Ричарда Аведона, Ирвинга Пенна, Хельмута Ньютона, Дианы Арбус. А потом появились необычные писатели, с которыми я работала в Rolling Stone. Хантер С. Томсон изобретал гонзо-журналистику.

**Трудно ли было покинуть Rolling Stone?**

Я испугалась, когда пошла работать в Condé Nast. Я слышала ужасные истории о том, как они использовали нас, а затем выплевывали и продолжали работать как ни в чем не бывало. Но именно там была сделана эта великая история фотографии.

Я поняла это раньше, может быть, потому, что я смотрела на все эти книги по фотографии, видела, что у людей есть карьера. Я смотрела на таких людей, как [Эдвард] Уэстон и Доротея Ланге, [Эдуард] Штейхен и даже [Альфред] Штиглиц, которые выполняли свою работу в течение всей жизни. И я поняла, что почти все фотографы, которыми я восхищалась, имели коммерческий опыт, который был привязан к тому, что их работа была «искусством» на самом деле.

Кто был вашей лучшей моделью для подражания?

Возможно, Аведон. Его студийная работа особенно восхищает. У него большое понимание психологии портрета. Он был хозяином этой территории. Это был настоящий ритуал прохода для Rolling Stone, когда они создали номер “The Family” [21 октября 1976], посвященный портретам американской элиты, снятых Аведоном. Я никогда этого не забуду. Все говорят о том, что фотография Джона и Йоко является важным моментом, но я думаю, что номер “The Family” был необычным издательским проявлением силы.